Ярославские театралы, наверное, ещё помнят постановку на сцене Волковского театра пьесы Чехова «Три сестры». Помнят и постановщика Пускепалиса, который весьма «осовременил» Чехова: и в два яруса актёры полежали, и к одному герою дама в штанишки под столом забралась, а он перед зрителями дергался в экстазе.
Но интереснее интервью Пускепалиса «Российской газете», напечатанное 24 февраля 2011 года. И его фраза: «Евгений Марчелли ‑ человек из нашей команды».
В день закрытия Театр Наций из Москвы показывал спектакль «Гроза» по Островскому. Интересную фразу я прочитала на сайте этого театра в одном из разделов, её стоит привести дословно: «Театр … предпринимает все возможное для того, чтобы воспитать очередное поколение артистов и повлиять на формирование взглядов современного зрителя». А режиссером спектакля Театра Наций был Е. Марчелли. И этим сказано все.
Сцена была оформлена новаторски, на ней стоял бассейн с водой, там плавали минимально одетые девушки… Чтобы их было видно всем, на потолке сцены размещено было огромное зеркало. Начинается все по Островскому, говорит Кулигин, но как‑ то скомкано. А вот когда Дикой со своим племянником Борисом поя‑ вились на сцене, то получилась и вовсе какая‑то жалкая сценка вроде избиения подростка. И вот уже Борис ‑ в окровавленных одеждах, в них он и проходит до конца спектакля. Монолог Кулигина: «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе…» звучал скороговоркой, неразборчиво и не было в нём обличительного жара. Но видно нова‑ торы‑постановщики ‑ «агромадные специалисты по перестановке акцентов в классических русских пьесах».
Появилась на сцене старуха необъятной толщины в очень цветастом платье, надо было так понимать, что это Феклуша. Потом и Кабаниха со снохой и дочерью. В отношении костюмов бросающийся в глаза диссонанс. Странница, якобы глубоко верующая, ‑ в цветастом платье, Кабаниха ‑ в белом, чуть ли не бальном платье, а Катерина была повязана платком, как богомолка, на ней коричневый халат, по покрою такой, что носили обитатели тюрем до 1917 года. И рядом Варя в белом открытом платье.
Кабаниха начинает вещать что‑то очень грубо, громко, да ещё микрофон на ухе прицеплен. Неприятная сцена, от неё коробило. Потом Варя раз‑ говаривает с Катериной. Начались знаменитые: «отчего люди не летают». Но интонации не романтичной девушки, а какие‑то слегка ернические. Потом Катерина, скинув туфли с пятнадцатисантиметровыми каблуками и сняв полутюремный халат, под которым было всё же платье, растрепала волосы и стала говорить о прежней жизни в отеческом доме. Говорить, говорить и… бегать. Вроде как взлететь хотела. Побегала, а потом бултых в воду. «Оригинально и современно», до жути. Все сцены с Варей и Катериной фактически «спасал» только первородный текст.
Но ненадолго. Вдруг дым и шествие разных дам (одна из них была в обтягивающем, обалденном трико). Зазвучала с неясным текстом песня, заиграла балалайка. Смысла этой мизансцены в столь эксцентричном оформлении я так и не поняла. Впрочем, может зрителя хотели развеселить, чтоб не очень заморачивался словами сумасшедшей барыни об огне неугасимом и кипящей смоле?!
Дальше опять оригинальный трюк – на сцену вкатывают современные на колесиках чемоданы. Начинается стирка, а потом якобы постиранную одежду, с которой капает вода, запихивают в те же чемоданы. Усаживается Варя с Катериной за стол, широко расставив ноги и оголив колени, чтоб зритель полюбовался, каковы ножки… Продолжение раз‑ говора между ними. И вдруг Катерина хвать Варю за голову и «ейною головой» тюкнула прямо об стол. «Классно, современно», аж жуть!
Когда разговор вошел в спокойное русло, текст Островского стал спасать спектакль. Но, как говорится, пришел поручик Ржевский и все испортил. Появилась Кабаниха, опять крики. На 20 минут затянулось провожание Тихона. Катерина поклонилась так, что упала лбом в сцену, между широко расставленных ног Тихона. В зале раздалось хихиканье. Наверное, этой театральной команде русофобов и ненавистников русской классики и нужно вот это хихиканье. Чтоб не над смыслом задумывался зритель, а именно хихикал над штучками‑ дрючками, придуманными постановщиком. И чтоб в памяти зрителя оставались не слова классиков, не классическое действие, а Катерина лбом в сцену под ногами Тихона.…
И монолог о ключе Катерина вела, не взяв ключ в руки, но произносила – «руки жжет, точно уголь».
Кулигин дважды начинал ‑ в начале и середине спектакля ‑ произносить монолог, где такие слова: «…у всех давно ворота заперты и собаки спущены…» Его перебивали, так толком Кулигину договорить и не дали. Для чего были все эти выверты? Где‑то сокращать целые сцены, а что‑то повторять дважды?! И дальше даже продолжать не стоит, всё продолжалось в том же русле…
Впрочем, последние сцены ёрничества, монолог Катерины: «Куда теперь? Домой идти»… актриса после слов о цветах прервала фразой, обращаясь в зал: «А ни у кого цветов нету? Пойду искать»… и спустилась в зрительный зал. И вместо сочувствия из зала опять раздавалось хихиканье.
Раздобыв букет в зале, Катерина забегала по сцене, круга четыре пробежала, раздался звук балалайки, на сцене запели двое, слов было не разобрать. Впечатление ‑ прямое глумление ‑ и над героиней, и над зрителями, и над пьесой Островского тоже.
А последние три сцены‑явления по пьесе Островского постановщик и вовсе обрезал. Не было слов Кулигина: «Вот вам ваша Катерина. Делайте с ней что хотите! Тело её здесь, возьмите его, а душа теперь не ваша, она перед судией, который милосерднее вас!» И слов Тихона тоже не было.
Шла я со спектакля с головной болью и со слезами на глазах… по русской классике. Так и хотелось сказать: Пускепалисы, вон из русского театра!
Нелли ЦАПУРИНА.