Жизнь Алексей начинал правильно. Получив в поселковой школе аттестат зрелости, подался учиться. Да не куда-нибудь, а в Ленинград – культурную столицу страны.
С дипломом железнодорожного мастера и комсомольской путевкой поехал строить Байкало-Амурскую магистраль. Там и обзавелся семьей. Нелегко, конечно, приходилось. Днем – изнурительная работа, по вечерам – малые дети. Но молодость есть молодость. Зачитывался ночами Чеховым, Горьким, Салтыковым-Щедриным.
Но вот что-то застопорилось на прокладке знаменитой дороги. Не по вине Алексея. В экономике страны что-то треснуло. И началось… То рельсы со шпалами не подвезут, то горючее, то зарплату задержат. Нервная обстановка на работе невольно сказалась и на семейной жизни. Все чаще Алексея стала посещать мысль: а не вернуться ли на родину, в свои ивановские края? Жена-сибирячка и слышать об этом не хотела. Алексей понимал ее: держит родина. А вот ему жить здесь становилось невмоготу. Так лишь с одним чемоданом и объявился он в родительском доме. Точнее – в доме матери, отца в живых уже не было. Кстати, об отце Алексея стоит сказать особо. Родом он из Прибалтики. С Лёшиной матерью, фронтовой медсестрой, сошлись в войну. В этом ничего удивительного нет. Война не только разлучала людей, но кому-то дарила радость встречи.
Вернувшись на родину, Алексей с головой окунулся в работу. Благо на местной текстильной фабрике мастер, умеющий все, оказался как нельзя кстати. И платили хорошо. Так что иногда удавалось посылать денежки детям. Но… В стране опять что-то случилось. Телевизор устами Гайдара вещал о каких-то реформах, которые обещали свободу, равенство, счастье. Только в поселке, как и во всей стране, все пошло почему-то кувырком. Фабрика остановилась. Пришлось перебиваться случайными заработками. При встречах с бывшими одноклассниками узнавал, что и они в таком же положении. Местные мужики во всех грехах обвиняли власть – от поселковой до московской. «Наши правители почему-то всегда мыслят только масштабно – о стране, в лучшем случае о народе, – рассуждали они. – А если подумать не о стране, не о народе, а о человеке? Нужны ли ему эти реформы, что они ему дадут, как он будет жить и выживет ли вообще? До этого никому дела нет».
Устроится Алексей в одно место – его закроют. Устроится в другое – там банкротство. Благо еще, руки у Алексея золотые. Сантехнику ли наладить, мотоцикл ли починить, топором крыльцо поправить… Все ему было под силу, все делал легко, с удовольствием. Это он переложил у соседа разваливающуюся от дождей и ветра печную трубу, помог построить баню, возвел крепкий забор… Перебиваясь разовыми заработками, иногда говорил: «Понимаю, что менять жизнь надо. А как менять? Семьи нет, работы постоянной нет… Маета одна».
Помню, стучит однажды в окно. Рань ранняя – шесть утра. Волосы взъерошены. Сам какой-то растрепанный.
– Случилось что? – кричу ему.
– Да нет, не случилось, просто поговорить хочется.
– Так ведь шесть утра…
– Ну и что? Жизнь длинная, еще выспимся… «Выспимся… – ворчу я про себя. – Как выпить, так есть с кем, а поговорить – не с кем». Но сдаюсь. Выхожу в палисадник, сажусь рядом с Алексеем на лавочку. Густой туман еще застилает луг, прохлада раннего утра сразу проникает под одежду. Зябко!
– Ты уж извини, – виновато говорит он, – у нас на улице, сам знаешь, не с кем погуторить по душам. Вот скажи мне, куда мы идем? Когда этот бардак закончится?
– Кто это мы? – будто не догадываюсь я.
– Ну, страна наша, Россия.
– Лёш, ты попроще что-нибудь спроси. Не готов я в шесть утра, спросонья глобальные проблемы обсуждать. Давай лучше о футболе или еще о чем.
– Хорошо, давай не глобальные. Взять наш поселок. Людей на фабрике за ворота выставили? Выставили. Сотни людей остались без работы. Молокозавод взорвали? Взорвали. Хлебозавод разрушили? Разрушили. Совхоз с молотка продали? Продали. И куда теперь мужику податься? Выживай как знаешь! А я должен деньги зарабатывать, себя кормить-обувать, детям послать. Изо дня в день с этой мыслью засыпаешь, с ней и встаешь. Состояние не проходящего стресса. Вроде и войны нет, которую родители пережили, а неспокойно на душе. Нет, это что же надо было сделать, чтобы фабрику нашу до ручки довести? Двести лет работала и проблем не знала. Старики говорят, даже в войну все станочки стучали.
Докурив вторую за утро сигарету, Алексей в сердцах бросил окурок в росную молодую траву. Для верности придавил каблуком резинового сапога и, не дожидаясь моего комментария по поводу своих мыслей, продолжил:
– Да нет, просто надоел этот бардак. Когда тебя за человека не считают. Вот сейчас я устроился на грибоварку. Каждый день – двадцать километров туда, двадцать обратно. Но это – полбеды. А вот захочет хозяин меня уволить, и уволит. Хоть завтра, я даже не пикну. Потому что он не просто хозяин – собственник. А я тогда кто? Раб бесправный?
– Ну, почему бесправный? Есть же профсоюз? Прокуратура, наконец? Любое увольнение должно быть по закону, мотивировано.
– Профсоюз? Ты где его видел последний раз? Кто тебе позволит профсоюз на частном предприятии? Прокуратура… Будут ли они меня, простого работягу, защищать? Не будут. То, что наш поселок сдох, мне ясно, а работает ли страна? Варим ли мы сталь, ткем ли ситцы, пашем ли землю? Чем в других-то местах народ занят? Хотя наверняка варим, ткем и пашем. А значит, сталевары все так же парятся в горячих цехах, доярки чуть свет по грязи на ферму бегут, шахтеры своей жизнью рискуют. Почему же мы ничего не знаем об этом?
А рабочего человека сегодня не видать, – все больше распалялся Алексей. – Он стал неинтересным, второсортным. Кинут ему мизерную подачку, и скажи спасибо. А вы бы послушали простых людей, что они о власти говорят, как живут, о чем думают. Нет, сделали из рабочих людей быдло. А мы, между прочим, в техникуме тоже когда-то Маркса почитывали и о законе прибавочной стоимости слышали. Так что не надо крохоборов из нас делать.
– Философствуешь?
– Почему философствую? Рассуждаю. Слова такие вспоминаю – гегемон, пролетариат, союз серпа и молота… Где все это? Зато чиновников – пруд пруди. На каждом стуле уже по два человека сидят. Сидят и работу себе придумывают, зарплаты свои отмывают. Чтоб шило им в бок! Населения в стране все меньше, а чиновников все больше? От какой такой заразы эти паразиты плодятся? Они же за счет наших мозолей жируют. Тех же токарей, слесарей, трактористов, швей…
Но власть еще спохватится, – сплюнул Алексей. – Потому что хлеб кому-то надо растить? Надо! А поезда водить, грязь в больницах убирать, дороги строить кто будет? Спохватятся! Только поздно не было бы. Куда идем? Нет, что-то у нас в стране не то. Малый бизнес… Средний бизнес… Это что же, и мне идти на барахолку, на тридцатиградусном морозе торговать китайским ширпотребом?
В одночасье хотят предпринимателей из нас сделать. И никто не учел, что мы люди-то еще советские, артельные, привыкшие работать коллективно. Да во все времена у нас в поселке один предприниматель был. До революции – фабрикант, а потом – директор фабрики. Остальным-то что предпринимать? Работать надо! У станочка, за рулем, в поле. Кому где сподручнее. А то ведь до чего дошли: автомобили – все зарубежные, холодильники, стиральные машины, пылесосы, телевизоры, часы и даже бритвенные приборы – сплошной импорт. У нас что, уже руки отсохли? Все позиции сдали. Что осталось своего, российского? Водка, валенки да автомат «АК». Так, может быть, пригласить на наши заводы и фабрики зарубежных специалистов? Японцев, немцев, шведов, а теперь вот и китайцев. Пусть научат. А отечественных недоучек с липовыми дипломами повыгнать. Царь, кажется, так и делал.
Или вот взять дороги. Таких отвратительных дорог у нас в поселке никогда не было. И это – при областном-то депутате-дорожнике? Местная власть одно талдычит – нет денег. А когда они у нее были? Нет денег – поезжай к губернатору. Сиди у него в приемной день, два, неделю, пока нужную бумагу не подпишет. Только ведь к губернатору, пойди, и на порог не пустят. Отгородилась власть от народа. Кругом охрана, одна охрана. Как сторожевые псы. Власть от народа охраняют.
Алексей с досады махнул рукой и достал очередную сигарету.
– Ишь, как купола-то вызолотило, – неожиданно обронил он, устремив взор в сторону возвышающейся на горе церкви. Она и впрямь, будто огромная белая птица с позолоченными куполами, как бы накрывала собой окружающие дома. На фоне безликой поселковой застройки храм выглядел шедевром архитектуры.
– Только скажи мне, как же так получается: храмов в стране все больше, батюшек все больше, но и тюрем все больше? Нет логики. Выходит, не доходят до людей божьи заповеди. А все потому, что власть толкает на прегрешения. Если нет у человека работы, значит, нет у него и денег на пропитание. Но кушать хочется. И идет человек воровать, грабить, торговать наркотой.
– Вот ты сам и ответил на свой вопрос. Чего же тут непонятного?
Работяга, а ведь, по сути, не только местечковые проблемы Алексея волновали. И потому в глубине души я во многом с ним соглашался. А как не согласиться, если сама жизнь демонстрирует это. Вспомнить хотя бы такой факт. За последние годы три президента приезжали в Иваново – Горбачёв, Путин и Медведев. Это ж небывалый случай в истории края. Президенты! Куда уж выше? Приезжали, смотрели, с местными чиновниками говорили. И что изменилось? Как чахли наши фабрики и заводы, так и продолжают чахнуть. Как мучился мужик в поисках настоящей работы, так и мучается.
– А я вот пенсию надумал оформлять, – неожиданно сказал Алексей. – Как бывшему железнодорожнику мне она уже положена. Только вот закавыка: уйму справок надо собрать. Половину из них – в Хабаровском крае. Это на какие же шиши я туда поеду? Бюрократия, какая бюрократия! Ну, не глупость ли?
…Как-то по осени при очередной встрече Алексей грустно признался:
– Беда у меня, врачи в легких какую-то дрянь нашли. Ладно, хоть пенсию успел оформить. Правда, ни разу не получил еще. То все какие-то справки требовали, то специалист в собесе в отпуск ушла. Словом, канитель одна. Если бы мы так на БАМе работали. Вот по телевизору депутаты выступают, всякие ученые мужи. Но почему никто не научит, как прожить на зарплату в три тысячи рублей, из которых половину надо отдать за коммуналку?
Алексей попросил в долг пятьсот рублей. Занимал он у меня не в первый раз. И всегда честно и вовремя отдавал долг. Я дал. Потом еще дважды по пятьсот ссужал. Потому что пенсию Лёше так и не несли, а заработать на хлеб он уже не мог. Слег в больницу. В короткие от лечения перерывы приезжал из города домой. И запивал… То ли хотел водкой недуг побороть, то ли забыться, боль нестерпимую подавить. Жил он к этому времени уже совершенно один. Мать сразил инсульт, и сестры Алексея увезли ее в город. На что Алексей пил и как питался, одному богу известно. А тут еще новость: в марте в доме Алексея случился пожар. Причина банальна – заснул с непотушенной папиросой. Я поспешил на дачу, и сразу – к Алексею. Смотрю, снаружи дом цел, только оконные рамы повреждены, да серая краска от жары на обшивке пузырями вздулась. Алексей встречает молча. Он худ и бледен. Внутри дома – сплошная чернота и едкий запах гари. С потолка лохмотьями свисают остатки синтетической плитки. Электричество отключено. Газовое отопление – тоже. Оттого в доме моментально пробирающая до костей сырая стужа.
– Как же ты тут с больными-то легкими?
Вместо ответа Алексей начинает рассказывать, как он пытался справиться с пожаром:
– Я потушил бы его, если бы вот не этот потолок. Синтетические плитки начали плавиться и огнем потекли мне на голову, за воротник. Тут уж я не выдержал и выбежал на улицу. Соседи вызвали пожарную машину. А она у нас, сам знаешь, за двадцать километров. Да еще по сугробам к дому подъехать надо. Но ничего, сейчас пока русскую печку потоплю, подключу электричество, а там и тепло не за горами. Ты уж извини, пенсию я пока так и не получил. Потерпишь с долгом?
Это была наша последняя встреча. Через месяц Алексея не стало. В каких муках он умирал, я не знаю. Только известно, что уходил из этой жизни в одиночестве. Всего скорее, голодный и в холодном доме. Потому что несколько дней не вставал вовсе. Мне вспомнились его горькие слова:
– Вот даже богатые из страны тысячами бегут, а мне, голышу, куда дальше своего поселка податься? Разве только на кладбище. Если ты не нужен своей стране, если нет смысла жизни, тебя не спасут ни самые лучшие книжки, ни природа, а в бога я никогда не верил.
…Похоронили его скромно на сельском кладбище, рядом с отцом. Потом были поминки. Собрались немногочисленные родственники да несколько мужиков с улицы. На поминках соседка вручила мне полторы тысячи рублей – долг Алексея. «Все наказывал: обязательно передай».
По сельским меркам поминальный стол не был беден. Все присутствующие молча встали, подняли стопки с водкой. Выпили, закусили. Казалось бы, надо еще что-то говорить об усопшем, но все молчали. В душе, наверное, каждый осознавал: не героя похоронили, простого работягу, что тут говорить. Потом, видимо, водка сделала свое дело, послышалось: «Рано ушел». – «Ему жить бы еще да жить». – «Да, не его очередь». И это были справедливые слова. Но обращенные, как мне казалось, в никуда.
А так хотелось, чтобы люди задумались, задались вопросом: «А почему ушел? И кто в этом виноват?» Ведь если есть следствие, значит, есть тому и причины. И тяжелая болезнь Алексея не причина, а тоже следствие. Следствие того, что государство, обещающее своей Конституцией каждому человеку множество различных гарантий, не выполняет их. Сначала была загнана в тупик великая стройка БАМ, лишив Алексея заработка и заставив сняться с обжитого места. Потом гайдаровские реформы сделали его рабом у хозяина. Не принимались тогда во внимание ни человеческая психология, ни человеческие судьбы, ни определенные законы существования общества и государства. Власть нарушила простую истину: «Людям надо жить. Чтобы жить, надо работать. Чтобы работать, нужна работа».
Поминки подходили к концу, а мой мозг все сверлил давний, не дающий Алексею покоя вопрос: «Скажи, когда жить-то начнем? Все только выживаем?» Он ушел в мир иной, так и не получив ответа.
Владимир Дудинский, Лежневский район, Ивановская обл.